Евгений Вавилов

Меня зовут Вавилов Евгений Александрович. Я специалист Музея истории Кронштадта, работаю в музее уже шесть лет.

[Вы житель Кронштадта или работаете в Кронштадте?]

Житель Кронштадта, безусловно. В 1982 году я здесь родился: в местном роддоме.

[Получается, практически сорок лет уже. Город изменялся на ваших глазах?]

Безусловно, он меняется. По моим детским воспоминаниям, Кронштадт был закрытым городом, и мне, ребенку, в нем было классно. Почему? Все друг друга прекрасно знали, здесь не было чужих. Попасть сюда чужому человеку – это надо было еще постараться. Соответственно, с точки зрения криминала здесь было достаточно благополучно. Поэтому чуть ли ни с семи лет родители отпускали меня гулять по городу одного. Тогда-то я и начал потихоньку расширять свой ареал обитания, а в конечном счете он совпал со всем островом.

[То есть мы не о городе, а об острове целиком говорим?]

Кронштадт, город — неотъемлемая часть острова. Если какой-нибудь город находится на острове, то потихоньку, рано или поздно, он старается занять всю его площадь, так или иначе. Основная здешняя история, надо сказать, это история не столько города, сколько крепости. Рано или поздно понимаешь, к тебе приходит осознание того, что, ага, ты здесь все изучил, все облазил, да. А что дальше? А дальше залив. А что в заливе? А в заливе форты, то есть крепость. Так что следующим этапом освоения этих территорий для меня лично стало освоение кронштадтских фортов.

[Имеются в виду береговые форты или островные?]

Островные. Случилось так, что у меня была возможность – есть она и сейчас – периодически выбираться на эти острова. На некоторых я был тысячи раз. В свободное от работы время я вожу экскурсии, в том числе по фортам.

[А в советские времена сложно было попасть на форты?]

Многие боялись [туда проникать]. Но вот яхтсмены постоянно ходили на форты. Излюбленными местами были форты «Обручев» и «Тотлебен», там приличные глубины и хорошие подходы, для яхт это важно. С северной стороны часто ходили на четвертый Северный форт, с южной стороны на «Милютин». «Александр» долгое время был брошен на произвол судьбы, и с 1989 года, когда форт покинули военные, лет пять или семь там не было абсолютно никого. Естественно, что многие [местные] отправлялись туда на посмотреть. А в более ранние советские времена, по воспоминаниям старожилов, выходить за город, за крепостную ограду вообще было достаточно опасно. Там воинские части [располагались}, городская лаборатория взрывчатых веществ, склады, воинский арсенал. Можно было [за вольность] и жизнью поплатиться.

После войны боевое использование фортов стало потихонечку сходить все на нет. Если в Великую Отечественную они были актуальны, и то на некоторых хранились разве что спасательные жилеты. А после войны все эти объекты потеряли свое целевое значение, особенно в 1960-х годах с появлением современного ракетного вооружения. Форты же – статичные объекты, их силуэты хорошо читаются на линии залива. Они перестали быть эффективными. Вот потому-то их начали превращать в складские помещения – или просто консервировали и бросали на произвол судьбы.

К слову, такое устаревание и потеря целевого назначения характерны не только для советского периода, даже в царской России это было. При Николае I построили несколько казематированных фортов Кронштадтской крепости — «Александр I», «Петр I», «Кроншлот», частично они перестраивались, но это не столь важно. Выходит, уже к концу 19 века старые форты потеряли свое целевое значение из-за внедрения нарезной артиллерии, хотя запас прочности сооружений там колоссальный. Поэтому где-то, как на «Петре I» разместили арсенальные мастерские, а на форте «Александр I» противочумную лабораторию открыли.

[В подростковой компании вы вылазки на форты предпринимали?]

Ну да, лет в четырнадцать-шестнадцать лет. На тот момент все форты уже были брошены, ходи – не хочу. Правда, имелся ряд объектов, где оставались еще воинские части, и ряд из них я посетил. А, допустим, на форт «Петра I» я попал впервые только в прошлом году. В 2014 году я первый раз побывал на форте «Риф», когда оттуда ушли военные, стоило узнать об их уходе, как я сразу туда помчался – любопытство гнало.

[Что вас привлекало? Запретность этих фортов, связь с войной, с военным делом или все вместе?]

За всех не буду говорить, но, по моим ощущениям, манило, конечно, запретное. Хотелось пробраться за колючую проволоку, посмотреть, что там находится. Ситуации разные бывали, но всегда, безусловно, имелся интерес заглянуть за рамки дозволенного или закрытого. Любопытство всегда движет человеком.

 Вы упомянули, что закрытость города вас радовала?..]

Да, безусловно. Могу даже сказать, что она радовала всех, кто жил тогда в Кронштадте. Потому что здесь было все необходимое. Свой хлебозавод, своя «молочка», колбаса кронштадтская – в свое время ленинградцы очень хотели ее купить.

[То есть оторванности от «большой земли» и тоски не ощущалось?]

Нет. На тот момент мне вполне хватало того, что я видел вокруг. Возможно, взрослому человеку этого было маловато. Возможно, ему хотелось чего-то еще. Хотя оторванность ощущалась. Если вспомнить, как я ездил на южный берег, то еще было приключение. Родители мне с казали – а давай-ка ты на южном берегу будешь учиться. Туда же рукой подать, восемь километров залива. На паромчик прыгнул, доплыл – и ты уже там. Ломоносов, Петергоф – туда, в ту сторону. Но вот какая проблема… Я столкнулся с нею буквально лоб в лоб. Во-первых, зима. Летом-то шикарно. Прокатился восемь километров по теплу, все хорошо. Весной тоже. Осень – отлично, но вот зима – это кошмар. Когда садишься на паром, постройки, по-моему, 1964-1966 года, 350 человек у него вместимость, четыре салона в два яруса, центральная палуба грузовая, для транспорта, легкового и грузового, – кажется, что все в порядке. Но салоны отапливались плохо. На иллюминаторах наледь сантиметра три была, наверное. Стекло запотевает, все стекает буквально на столик, за которым ты сидишь. Это можно вытерпеть, подумаешь, 45-50 минут – и ты на месте. А вот если паром встанет в шуге? Машинка-то уже слабая, пароходик старенький…

Была со мной такая история, когда я четыре часа между Кронштадтом и Ломоносовым, вместе со всеми остальными пассажирами, на пароме куковал. Ждали ледокол, который шел из Питера, чтобы нас проводить. С другой стороны, погода порой подбрасывала и приятные сюрпризы. Идешь часиков в шесть утра на паром и видишь, что все туманом заволокло. К кассам приходишь, а там написано: «Паром не ходит. Туман». Это был действительно приятный сюрприз.

Возвращаясь к Кронштадту – все знали, что здесь все свои, что здесь нет лишних людей, чисто и всегда убрано. Понимаете, это ментальность островной жизни, я такую встречал на дальних островах – на Гогланде, на Сескаре, на Мощном. Население, допустим Гогланда – около пятидесяти человек. Как тебя люди принимают, как они к тебе относятся – там я это увидел и осознал четко. Здесь, на Котлине, народу, конечно, больше, но все равно поведенческие [модели] просматриваются. Вплоть до того, что прошло много лет и Кронштадт сейчас – один из районов Санкт-Петербурга, но где-то в подкорке у тех людей, кто приезжает сюда жить, все равно отпечатывается, на каком-то подсознательном уровне, что Кронштадт – это как отдельное губернаторство в России и отдельный город. Мы не пишем, как правило в документах, которые заполняем, «Кронштадтский район»; мы пишем – город Кронштадт. Эта вот оторванность и это ощущение уникальности этого места заставляют нас писать именно так.

[Раз вы уже эту тему затронули, Кронштадт – это не Петербург?]

Нет, Кронштадт – это Кронштадт.

[С вашей точки зрения, это общее восприятие горожанами?]

Да, да. Это восприятие самих себя. Раньше, отец мне рассказывал, такое случалось: был у него знакомый, с которым он здесь, в Кронштадте, не общался. Более того, они чуть ли ни ходили по разным сторонам улицы. Но, случись с этим человеком какая-то неприятная ситуация там, на материке, отец бы в любом случае ему помог. Они приехали бы вместе обратно в Кронштадт – и потом снова разбежались бы по разные стороны. Главное – это понимание того, что ты кронштадтец, значит, я тебе помогу. Не важно, кто ты такой, важно, что ты именно отсюда. Нас объединяет этот маленький клочок земли.

[То есть фраза «мы из Кронштадта» по-прежнему актуальна?]

Да. Не все, далеко не все помнят фильм, но это вот ощущение все равно присутствует. Вплоть до того, что здесь по городу, как и в Питере, принято клеить наклейки на заднее стекло [машины]. У нас обычно наклеивают силуэт острова Котлин. Это уже о чем-то, наверное, говорит. Это знак принадлежности, определенная атрибуция, причисление себя именно к Кронштадту.

[Можете припомнить, как менялось ваше собственное ощущение, когда город стал постепенно открываться?]

Лично у меня, пожалуй, такого ощущения не было, но люди постарше, естественно, замечали. Во-первых, город стал не таким ухоженным, появились те, кто приезжал сюда не только с экскурсионными целями. Более того, если вспоминать мои детские годы, начало и середину 1990-х, это было не самое лучшее время для всей страны и для Кронштадта в том числе. Сейчас я хожу по улицам совершенно свободно, везде есть освещение, а тогда только центральные улицы освещались, причем не целиком.

Мы с вами находимся в том районе города, который традиционно называют Горой. Потому что этот район никогда не затапливался. Здесь Морская слобода еще при Петре I была… Я много читал об истории этого района. Уж не знаю, почему, может, какая-то мистика, но это район считался неблагополучным – и до сих пор считается. В 1990-х тут был кошмар, в 19 веке – тоже не очень хорошо, в 18-м – еще хуже. Здесь селили посадских людей. Кстати, Иоанн Кронштадтский сюда ходил со своими проповедями, рассказывал людям, как они могли бы поправить свою жизнь.

[То есть это была окраина?]

Центр и окраина одновременно. Надо понимать, что исторический Кронштадт можно обойти за двадцать минут. Наверное, он тем и хорош, то здесь за малый промежуток времени можно все увидеть и осмотреть. Сам я в основном парками передвигаюсь, мне нравится. Любопытный момент, связанный с нынешними коронавирусными ограничениями: запрет на посещение садов и парков для Кронштадта был острой проблемой, ведь в спальных районах можно в лесопарки сходить, еще куда-то, а у нас тут в основном сады. Летний сад, скажем, находится в центре Кронштадта. Раньше я обычно сокращал путь через овраг, а теперь выходят лишние двадцать минут, сами понимаете, канал, мосты преодолевать приходится.

[Когда город стал открываться и сюда поехали организованные туристы, как местные жители это восприняли?]

Когда туристов немного, местные жители воспринимают это хорошо. Пусть гуляют, смотрят. А вот когда турист начинает занимать твое парковочное место перед домом – это уже не очень хорошо. Когда туристы начинаю заходить во дворы и под окнами твоего дома начинают есть пирожки – это тоже не очень хорошо.  Это бытовые моменты, да, но все равно нам неприятно видеть чужие лица. Много новых лиц, много суеты. А такому городу, как Кронштадт, это тяжело, потому что здесь всегда тихо, всегда спокойно.

Никогда я не видел до последнего времени, чтобы у нас центральные улицы были заставлены машинами, в будни и в выходные особенно, как в центре Петербурга. Мне как кронштадтцу приятно видеть свободные от машин проспекты. Ширина главных улиц у нас такая же, как и в Петербурге; безусловно, это избыточно, но ты к этому привык. Потому, конечно, многие сейчас жалуются на туристов. Говорят, что неплохо бы машины где-то оставлять за городом, а тут пешком ходить. Двадцать минут из края в край по городу. Можешь посвятить день изучению Кронштадта, посмотреть все здесь, потом сесть в машину и ехать куда угодно. Зачем пускать транспорт в город? Зачем ломать ту идиллию, которая здесь была десятки лет? Почему не сделать на перехватывающей парковке прокат велосипедов, самокатов электрических, которые домчат тебя до центра, если ты совсем не хочешь пешком ходить?

[С вашей точки зрения, люди, которые сюда приезжают, едут в Кронштадт или на остров Котлин?]

В Кронштадт, конечно. Более того, могу сказать, что для туристов Кронштадт – это остров. Часто можно услышать – остров Кронштадт. «А где тут у вас крепость?» — очень часто спрашивают. Действительно, люди приезжают и не могут понять: «Центр города, классный собор, а крепость-то где?» Начинаешь им объяснять, как все было на самом деле, что крепость – это не только высокие стены, что крепости разные бывают, что у нас военно-морская крепость.

[Для вас «остров Кронштадт» заканчивается у КАДа или продолжается до Толбухинского маяка?]

Конечно, до «Толбухина». Это же оконечность острова. Многие назовут «Риф», но все-таки оконечность – это именно «Толбухин». Тоже интересные места эти маяки. Там своя какая-то жизнь.

[А для большинства кронштадтцев, где город заканчивается?]

Там, где ты живешь. Например, в 19-й квартале. Для кого-то это город. В детстве мальчишки все дерутся, и мы ходили туда [в 19-й] рейдами, а они к нам ходили. Те, кто живет там, говорят, что у них хорошо, классно, все есть. Мне как жителю старого города там не нравится, там нет местного уюта, ветер гуляет…

[То есть, несмотря на небольшие размеры города, разделение на районы все равно существует?]

Сейчас, конечно, в меньшей степени. Но еще, наверное, пятнадцать-двадцать лет назад это чувствовалось. И с курсантами мы отношения выясняли. Драки курсантские бывали что здесь, в Кронштадте, что на южном берегу, прямо в электричках гоняли друг друга. И внутри города, между квартальскими и городскими.

[Для большинства горожан территория за КАДом вообще для чего существует? Это выселки, где кладбище, или все-таки полезное место?]

Полезное, чтобы шашлыки жарить. У нас традиционно весь город ездит на «шанцы», чтобы провести там время. Там хорошие песчаные пляжи, пусть мелко, зато там хорошо прогревается вода. Обычное дело: «Куда поедем?» — «На шанцы». Или на огороды. Там же еще огороды, две сотки кронштадтские никуда не делись, многие старожилы имеют там участки, ездят туда постоянно. Конечно, огородики потихоньку уходят в историю, но еще пока сохраняются. Там хозяйственная и рекреационная зона.

[То есть лучшие пляжи именно там?]

Можно, конечно, пойти на городской. Недалеко, но это совершенно не то. Там очень много людей, а иногда хочется, скажем так, оторваться массы, не лежать морским котиком рядом с другими. Выбраться туда, где простор. Всего двадцать минут – и ты на месте отдыха. Общественный транспорт ходит. Причем у нас в Кронштадте традиционно три номера автобуса: №1, №2 и №3. Везде по Питеру какие угодно, а у нас только №1, №2, №3.

[Чтобы закончить тему оторванности: появление дамбы насколько было заметным?]

Сразу вспоминаются автобусы б/у-шные финские, которые сюда поставили. Мы на них по технологической дороге ездили до метро «Черная речка»: вечно толпа, очередь в кассу, можно было простоять несколько часов, а потом ехать как селедка в бочке, мне однажды даже капюшон оторвали. Я держался за решетку кассы, а меня тащили за ноги. Всякое бывало. Конечно, дамба обеспечила круглогодичную связь с материком, но менталитет не сломала.

[Насколько понимаю, для кронштадтцев стало намного менее проблематично выбираться куда-то?]

Да, просто сел и поехал. А когда соединили в 2011 году южный участок, то совсем удобно стало: Кронштадт рас положен удачно, примерно равное количество времени занимает поездка на юг или на север, если есть свой транспорт. Но, когда открыли КЗС (Комплекс защитных сооружений Санкт-Петербурга от наводнений), то, соответственно, паромы, про которые я вам рассказывал, отменили. Тут уж ничего не поделаешь.

А в целом когда-то закрытый город сейчас стремится стать туристическим центром. Здесь вот что главное, на мой взгляд: чтобы те люди, которые живут здесь, принимали в этом активное участие. То есть сейчас в Кронштадте имеется определенная проблема. Здесь есть бюджетники, здесь есть какое-то количество коммерческих предприятий. Но в основном люди куда работать ездят? На материк. Если эти люди найдут себе место и работу здесь – будет отлично. Тогда они перестанут, наверное, жаловаться на приезжих. Хотелось бы, чтобы все перемены в конечном счете привели к тому, чтобы люди работали, жили здесь и радовались жизни.

[Городские доминанты – это что? Собор, и только?]

Собор – это доминанта для того человека, который еще не видел Кронштадт. Собор большой, его из Питера видно порой. А для местных важны совершенно не такие пафосные места, не такие красивые. Маяки, что-то еще. Лично для меня, наверное, трудно выбрать. Из фортов могу назвать №4 Северный – обожженный, неказистый, заваленный мусором. Если чуть-чуть там навести порядок, будет классно. «Павел I» на южной стороне – совершенно разрушенный форт, одна башня торчит, в 1923 году там взрыв был. Но это уникальное место, там свой мир, еще меньше, чем в Кронштадте – микромир. Я насчитал там порядка пятидесяти видов растений и около пятнадцати видов деревьев, семена туда птички заносили. Шикарный вид, когда в июне там цветет земляника, остров весь белый. Вот это действительно хорошо.

А здесь, в Кронштадте, уже на самом деле многое «замылилось». Тяжело сказать, что здесь самое замечательное.

[А если, допустим, кто-то попросит вас показать город, вы куда его поведете первым делом?]

Мы пойдем гулять. Гулять где захочется. Пойду именно тем маршрутом, который будет соответствовать моему настроению. Если ты знаешь, куда можно пойти, то составить маршрут нисколько не трудно. Многие любят заброшенные места… Кстати, раньше, наверное, было одно местечко, куда я любил ходить. Это, получается, восточный склон накопительного бассейна петровского. Почему раньше? Потому что там было зелено, росли деревья и туда не каждый добирался. Можно было вылезти на этот восточный склон и почти до самого вечера, особенно летом, сидеть там, греться на камнях, смотреть, как солнце движется к закату. Но это все субъективно.

У каждого есть свое место, и для кронштадтцев это, конечно, вряд ли Морской собор, точно вам говорю. Для людей воцерковленных первым здесь, наверное, будет Владимирский собор, а Морской – это позднее. Владимирский – храм для души, ежедневный храм, куда многие ходят. Морской же красивый, но там нет того уюта, к которому привыкли люди, которые годами ходят в церковь. Помню, в детстве, когда Владимирский разрушенным стоял, мы с ребятами туда залезали, а потом как-то пришли матросы, началась расчистка. Мы принимали какое-то участие, старались, по крайней мере, помогать, разбирали там эти завалы. Сантиметров, наверное, двадцать–тридцать грунта, мусора на полу было.

[Чего больше всего не хотелось бы потерять из того исторического Кронштадта, который у вас, скажем так, в сердце существует?]

Наверное, тот уют, который есть здесь. Знаете, есть такое понятие – гений места. Не хотелось бы, чтобы наши объекты потеряли свой уникальный колорит. Проблема часто именно в том и заключается, что все вроде бы хорошо, замечательно, все вылизали, все сделали, но уже не то что-то. Должно остаться именно то.

Я бы на самом деле отдавал предпочтение во многом не реставрации, а консервации. Да, пусть та стена не такая новая, не такая ровная, но она историческая.  Это моя позиция не только как музейщика, но и как человека, который живет здесь фактически всю жизнь. Многое у нас реставрируется, тот же Морской собор. Но кронштадтцы восприняли это негативно. Да, красиво, но, с другой стороны, мы все привыкли видеть над собором зеленый купол. Возможно, пример не очень корректный, но, я считаю, такие вот вехи должны сохраняться.