Записано
2021
Опубликовано
20 апреля 2021
Город
Кронштадт
Язык интервью
Русский
Собиратели
Королева Ольга Андреевна, Королев Кирилл Михайлович
@Инф.: Евсюкова Ольга Николаевна, ж., 1954 г. р., Кронштадт. Соб.: Королева Ольга Андреевна, Королев Кирилл Михайлович. Дата записи: 18.03.2021. Язык: русский. Аудиофайл: i10.
Интервью публикуется в авторской редакции с минимальной стилистической правкой.
Евсюкова Ольга Николаевна, уроженка и житель Кронштадта.
[Вы живете в Кронштадте всю жизнь?]
Сказать, что всю жизнь – нельзя, потому что меня в свое время как молодого специалиста распределили по окончании университета, в город Таганрог Ростовской области, и два года пришлось прожить там, на родине Чехова и Фаины Раневской, но потом я вернулась в Кронштадт.
[Как город менялся на ваших глазах?]
Как у всякого нормального ребенка, естественно, у меня было двое родителей – папа и мама. Мама тоже кронштадтская жительница, а вот ее мама, моя бабушка, вместе со своим вторым мужем оказалась в рамках последствий «Ленинградского дела» в 1953 году выселенной из Кронштадта под Лугу, на 101-ый километр. Поэтому в детстве я проводила лето либо у бабушки в Толмачево, либо у другой бабушки, по папиной линии, а мой папа был приезжий. Он служил здесь срочную, познакомился с мамой и итогом их брака стали мы с сестрой. Поэтому до поры до времени Кронштадт для меня оставался городом зимним – детский сад, холодно, ходим какими-то очень длинными дорогами.
По тем временам, когда отец состоял на службе, вообще было не принято, чтобы военнослужащие ездили на автобусе. Поэтому, если мы куда-то направлялись с папой, то всегда пешком, сколько бы тебе не было лет. Если вещей много, матрос помогал чемоданы нести, когда выезжали в отпуск, но это максимум. А так – все пешком, потому что ниже достоинства военнослужащего пользоваться городским транспортом. Когда изменилась эпоха, когда разные мичманы заполонили автобусы, для меня это был когнитивный диссонанс, я-то выросла на другом понимании того, как должен вести себя военнослужащий.
Словом, мое детское восприятие такое: Кронштадт – город зимний с очень длинными дорогами, с неудобными булыжными мостовыми, по которой ходить тяжело. А ходили мы, скажем, в гости к прабабушке. Она жила в домике, которого уже нет, снесли. В мансардном помещении, куда по боковой лестнице поднимались, пригибаясь. Помню всяких слоников и вязаные салфеточки, двухэтажные сараи-«галдарейки», где сено и квашеную капусту хранили, дома с черной лестницей, окна в коридоре не на улицу, а во двор… Помню ящики-«холодильники», куда зимой суп ставили…
Только, пожалуй, уже в школе, когда стала дольше задерживаться в Кронштадте, я увидела, как цветут каштаны – до этого знать не знала. То, что мы были отрезаны от большой земли, в детстве остро не воспринималось. Но преобразования, которые начались в городе, ощутили все. После визита сюда Брежнев сказал: «Ну-ка, привести в порядок! Что это такое?» Это после приезда Гагарина случилось. У нас тут дороги азиатского профиля были. Это когда вода стекает к центру дороги. Еще булыжные мостовые, газа никакого нет, небольшое количество угольных котельных; кому повезло, у кого даже горячая водичка имелась или паровое отопление. В общем, началась массовая газификация города, центральное отопление, горячее водоснабжение провели.
Завершилось все к 1980 году. Конечно, город очень преобразился. Снесли деревянные дома, снесли все двухэтажные галдарейки – одна-единственная сейчас осталась на весь Кронштадт. Сейчас, кстати, у меня большое желание начать сбор подписей, чтобы эту галдарейку отремонтировали, чтобы ее можно было показывать как элемент быта кронштадтского обывателя. Вдобавок там сохранились следы коммунальной прачечной. Люди, жившие в этом доме, стирали внизу, на первом этаже. То стояла большая плита с котлами для нагрева воды и чаны, где стирали белье, а потом во дворе сушили, на деревянных рамах. Это ведь интересно, где еще такое увидишь? Но последнюю галдарейку, в аварийном состоянии, вроде как планируют снести, и мне очень жаль. Для меня это память о детстве, мы по ней прыгали, лазали…
Еще из детства запомнился Летний сад. Он тогда был с аттракционами – несколько видов каруселей, качели-лодки, тир, силомер, кривые зеркала, и музыка играла. Две площадки было, на которых играл оркестр, как в Париже, и пары чинно гуляли. Из детства помню и отсутствие нормальной питьевой воды. В Финском-то заливе соленость периодически повышается, пить становится невозможно. Вот, встает у Петровского парка баржа, привезла питьевую воду, и ты с бидончиком идешь туда. Но к 1980-м годам и эту проблему в целом решили.
После школы я уехала учиться в Ленинград, это был своего рода вызов – уехала, оторвалась от родителей, живешь неделю без их контроля. Сама должна распланировать 10 рублей, которые тебе выдавались на неделю, чтобы хватило вернуться домой. Как-то крутишься, что-то купил, то уже не ешь, ходишь пешком, чтобы на автобусе сэкономить.
Тогда я стала воспринимать городские границы. До сих пор мне приходится прилагать усилия, чтобы посчитать 16-ый и 19-ый квАрталы как часть нашего города. Для меня город ограничен крепостной стеной. В моей-то юности за нее выпускали либо на автобусе, либо по предъявлению паспорта. А до 16 лет предъявлять нечего было, поэтому, попасть куда-нибудь – на «Риф», на «Шанец» нельзя. Когда сняли все эти ограничения, сразу появилась загородная зона. А что касается крепости, я помню, как по узкоколейке вагонетки возили вдоль улицы Зосимова, вдоль крепостной стены. Кое-где сохранились железнодорожные рельсы и шпалы, они раньше тянулись вдоль южной оборонительной стенки, где сейчас парк «Патриот». Возвращаясь к загородной зоне… Надо сказать, что жители 16-ого и 19-ого квартАлов для меня не воспринимаются как кронштадтцы. Во-первых, там действительно много приезжих, в тот же 16-ый квАртал селили военнослужащими со всех городов и весей, а в 19-ый квАртал – строителей со всего Советского Союза. Но они-то себя местными мнят. Поэтому можно услышать такое. Спрашивают: «А что в Кронштадте можно посмотреть?» В ответ: «Да, «Максимку» посмотрите». — «А что такое «Максимка?» Ответ: «Это собор такой большой, там пулемет «Максим» стоял в 1921 году.» Слышишь такое и думаешь – батюшки-светы, тебе самому-то не стыдно? Ты же в этом городе живешь. Ты ввязался в разговор с людьми, выставляешь себя знатоком города, как же тебе не стыдно? Квартальные живут в своих микрорайонах замкнуто. В Питер выехали, в Ломоносов выехали, им ни к чему ехать сюда, в историческую часть города. Я много раз предлагала, что нам надо постоянно проводить ознакомительные экскурсии по Кронштадту – не для иногородних, а для местных жителей, чтобы они хоть знали, как город выглядит.
[Если оставить в стороне кварталы, внутри исторической части города какое-то разделение на районы существует?]
Оно всегда было. Всегда было, оно исторически было. Район «Гора» — от Морского собора дальше, улицы Комсомола, Мануильского, Аммермана, Пролетарская. Район «Козье болото», окрестности Гостиного двора. Район порта – Петровский парк, таможня, Итальянский пруд. Три части, которые слились в «центр», как мы говорим. Вообще-то у нас как бы два центра. Один там, где органы управления [располагаются], то есть проспект Ленина, «Козье болото», поближе к администрации, поближе к порту. А второй – это Советская, центральная улица, фланирующий променад. В разгар благоустройства города, когда асфальтировали массово, он носил сленговое название «Бродвей». Движение автомобилей было закрыто, асфальт положили, и ты имел возможность бродить вдоволь по Советской, на ней фонари поставили новые, и народ стал шастать, с магнитофонами, с гитарами бродить – по Бродвею.
[Мне по другим рассказам кажется, что «Гора» — достаточное опасное и окраинное место.]
Откуда взялось название «Гора»? Действительно, остров у нас низменный, но перепад высот все-таки существует, составляет два с половиной метра, и Гору никогда не затапливало. А я помню времена, когда у нас по улице Посадской вода гуляла при наводнении. Насчет опасного места… Во-первых, когда-то давно между поселением на «Горе» и господской частью, купеческой, то есть вдоль проспекта Ленина, рос лес, где иногда шалили и даже могли ограбить. Как бы сохранилось. Сама я жила в Кронштадте по разным адресам, в том числе и на «Горе», на улице Пролетарской, а сейчас в купеческой части живу, на Посадской. И могу сказать, что отсюда Гора по-прежнему кажется какой-то необжитой, темной. Там не проходит никаких массовых мероприятий, там нет каких-то увеселительных заведений. Там все как-то мрачно, казарменно. Центр «Горы» — это улицы Аммермана и Интернациональная. В одну сторону аллея, несколько жилых домов, а дальше пошли поликлиника, родильный дом, хоспис, магазин, хлебозавод и складские помещения. Индустриальный район. Там была целая слобода, где делали бочки. Было производство, где шили одежду флотскую. Словом, поселок промышленный. Помню, идешь со школы, а кругом бесконечные заборы, какие казармы, какие-то цеха, склады, мастерские…
Кстати, вот яркое детское впечатление. Иду со школы по весне, вдоль Летнего сада, на Пролетарскую. И вдруг навстречу группа – там же Летная пристань, видно, приехали экскурсанты. Увидели они меня с портфелем и кричат: «Ой, а в Кронштадте, оказывается, люди живут!» На Горе до сих пор очень мало людей на улицах, нет никаких увеселений. Она действительно производит впечатление неосвоенной, необжитой и потому тревожит, мы-то привыкли к более людным, более обжитым местам.
Не знаю, как это объяснить, но там возникает неприятное ощущение, что ты как бы один в необжитом каком-то, чужом, нежилом [пространстве]. Хочешь побыстрее вернуться назад в живой мир, где люди, где веселье, где радость какая-то. А веселье начинается как раз где-то вот отсюда, от библиотеки на Советской.
[Вы видели, как все происходило, как восстанавливали Морской собор?]
Конечно. Я в «Максимку» ходила кино смотреть. Как сейчас помню, 10 копеек билет на дневной сеанс. Потом, когда постарше стали, на заседания всякие туда выдвигались. Помню портрет над порталом – мозаичный портрет Максима Горького, почему собор и прозвали «Максимкой». Помню, когда не было Вечного огня, а была оградка, сквер и могилы с надгробьями. Цветы возлагали погибшим в стихийных боях за Советскую власть. В соборе был филиал дома офицеров, а затем работал театр Балтийского флота. Причем с ним связано много интересных моментов. На спектаклях я там не бывала, а вот на концерты ходила. Но с акустикой было запредельно плохо из-за подвесного потолка, звук как бы гулял, и надо было знать, где садиться, что было видно и слышно. Наконец приняли решение поставить на соборе крест. Хотели все приурочить к 7 августа, к очередной годовщине гибели «Курска». А театр продолжал работать, и в среде православной общественности были большие, скажем брожения, как к этому относиться. Пока балаган действует, крест вроде бы ставить нельзя. С другой стороны, крест такой силой обладает, что любой вертеп прогонит. Короче, состоялась попытка первая подъема креста, которая увенчалась тем, что под сотней телекамер этот крест сорвался с вертолета, кувырком полетел вниз и разбился вдребезги. А у меня соседка работала в театре дежурной. Нет, не в театре – в соборе. Когда наконец крест все-таки водрузили и стали готовить [собор] к богослужению благодарственному, то вынесли стулья из зрительного зала. Только после этого театральные деятели отказались окончательно от мысли вернуться туда. Ведь они что думали: сейчас [попы] посуетятся, крест поставят, а мы тихонечко вернемся и снова там начнем работать. Дальше собор уже стали восстанавливать понемногу, тоже на моих глазах.
[Для вас как для жительницы Кронштадта, городской собор – это Владимирский? А Морской находится как бы во вне города?]
Это восприятие человека, который, скажем так, не совсем знает структуру устройства Русской православной церкви. Церковь в России организована по территориально-ведомственному принципу, поэтому существуют протопресвитеры, которые отвечают за духовное окормление флота, силовых структур, допустим, тюремного ведомства, учебных заведений, больниц и так далее. А есть территориальные органы, которые окормляют жителей и не имеют ведомственной принадлежности. Они рассчитаны на людей, которые просто живут рядом и окормляются у конкретного священника. Владимирский собор – это как раз епархиальное религиозное заведение территориального типа, а Морской собор, во-первых, ставропигиальный, подчиненный патриарху, а во-вторых, замыкается на благочиние, окормляющее наши военно-морские силы. Как бы ведомственный.
Горожане ходят туда, куда у них душа лежит. После периода, скажем так, бесцерковности первым восстановленным храмом в городе был Владимирский собор. Один священник, потом два священника, потом два священника и дьякон, потом еще появились священники. Прихожане, которые исходно посещали Владимирский собор, получили возможность молиться поближе к дому. Воспитанники Владимирского собора сейчас окормляют церковь Святителя Николая возле госпиталя, церковь Свято-Троицкую на кладбище, церковь Крестовоздвиженскую.
[В нескольких интервью доводилось слышать, что Морской собор – это пафос и официоз для церемоний, а для души ходят во Владимирский собор.]
Ну, не знаю. Все дело в том, что Морской собор строился не как приходской храм, не как храм, при котором будут какие-то конкретные прихожане окормляться, а как храм флотский. У нас ведь был замерзающий порт, а к отцу Иоанну Кронштадтскому в год приезжало порой по двести, по триста тысяч человек, так что одномоментная численность населения могла превышать и семьдесят тысяч [человек]. Они шли в Морской собор.
К слову, при такой скученности тут всякое случалось. Моряки набирались в кабаках и шли выяснять отношения. Помнится, я еще застала такие выяснения отношений между армейскими и моряками, когда, знаете, ремень на руку накручен, бляха металлическая ого-го, и драка несется по всей Советской. Корабль на корабль мог пойти. Или стройбат на моряков. Потом потихонечку как-то это все сошло на нет.
Стройбат выходил на работу под барабанный бой. Сразу понимаешь – ага, барабан, значит, примерно семь сорок пять утра. Или прогулка по городу – идет строй, матросы, офицеры в форме под оркестр. Это было приятно. Тоже своего рода концерт.
[В Летнем саду тоже военные оркестры играли?]
Были военные и гражданские. Большой оркестр был при ДК Мартынова, наверное, еще [при каком-то учреждении], потому что два оркестра было. Один симфонический с тромбонами, а другой просто духовой, играл обычную музыку, вальсы незатейливые.
Так вот, по поводу соборов. Морской собор строился сразу не как приходской, а Владимирский – как приходской. Возможно, это тоже сыграло свою роль. Морской – именно мемориальный, для торжественных событий. Он же огромный. Его нашим количеством людей и не заполнить. Вот взять Троицкую церковь на кладбище – туда люди набиваются люди. Маленькая она, но хочется камерности, исповедальности, среди своих.
[Туда же далеко добираться.]
Ничего. Когда есть нужда – поедешь куда угодно. Настоятель Владимирского собора здесь уже с 1998 года, двадцать третий год. По сути, раньше вся церковно-социальная жизнь замыкалась на него. И всякие мероприятия проводились, естественно, во Владимирском соборе либо под его руководством. А сейчас, поскольку там больше площадь, больше помещение, все перенеслось в Морской собор.
[Вы упомянули Иоанна Кронштадтского. С вашей точки зрения, для человека, который ничего толком о Кронштадте не знает, какие фигуры исторические с этим городом ассоциируются? Или кроме Петра I, тут вообще никаких фигур нет?]
Увы, но наши люди в массе своей историю не знают, не любят и не хотят знать. В нашем обществе в принципе не сформирован заказ на знание истории. Люди, приезжающие сюда, знают, прежде всего, что Кронштадт – родина радио и что здесь был Петр I.
[То есть про радио знают?]
Чаще всего знают. Обычно в скандальном контексте – Попов или Маркони. Больше, как правило, ничего не знают. Просто изумляет, когда Кронштадт называют местом ссылки. Откуда это берется? Понять не могу.
[Военно-морская база – место ссылки?]
Вот именно! Никак не могу понять, откуда такой ассоциативный ряд? Но удивляются донельзя: «Как это родина Гумилева? У вас вправду Верди бывал? И Дюма? И Пушкин? Это как?» Знания крайне отрывочные. Кронштадтский мятеж – о нем почти забыли, видимо, в школе не говорят.
[А фигура Иоанна тоже в этом ряду стоит? Или все-таки сказывается религиозная молва?]
Даже при Советской власти в преподавание истории включали, как теперь это называется, региональный компонент. Учителя истории немножко пытались говорить о тех событиях исторических, которые связаны с местом, где шло преподавание. Что мы слышали, например, о Кронштадтском мятеже. Что крестьян забрали в матросы, и они поддались на провокации, а дальше – разгромим Кронштадтский мятеж, на этом все заканчивалось. «Нас бросала молодость на кронштадтский лед». Что касается Иоанна Кронштадтского, нам внушали, что был такой мракобес и черносотенец, богатый, зажравшийся поп, совершенно необразованный, который богат был как владелец заводов, газет, пароходов. И на столе у него стоял портрет императорской семьи. Убежденный монархист, а портрет в рамке из драгоценных камней. С этим мы, кронштадтские жители, выходили в белый свет. Чем можно было гордиться – что кронштадтские моряки поддержали революцию, служили на «Авроре», что Кронштадт – родина радио. В принципе, я так полагаю, подобная картина складывалась и у большинства людей, которые нам приезжали.
Но все-таки информация в Кронштадте просачивалась, шепотом передавалась. Вам любой священник расскажет, что те, кто был рукоположен в 1990-ые годы, называют себя священниками иоанновского призыва. Это год канонизации Иоанна Кронштадтского, когда даже в церковной среде стало возможным открыто упоминать это имя. Я, жительница Кронштадта, об Иоанне Кронштадтском узнала, будучи студенткой, когда меня стали бабушки просить: «Ты нам земельки принеси. Знаешь, где его дом?». Картиночку показывают: «Вот оттуда привези земельки. В коробочке из-под спичек принеси, мне очень надо». Стали рассказывать о нем, об иоаннитках, его суперпоклонницах, которые его безумно изводили.
Думаю, это многолетнее утаиваемое знание бытовало в народе, все-таки он был всероссийским любимым священником. Знание всплывало, люди приезжали. Знаете, у меня был такой случай. Священника всегда узнаешь, даже в светской одежде. Группа сборная приехала, и я вдруг понимаю, что вижу священника. Говорю: «Поедем на квартиру Иоанна Кронштадтского, если у вас есть облачение с собой, можете послужить». Он отвечает: «Вы не поверите, я вышел из гостиница – стоят автобусы, приглашают на экскурсию в Тихвин и в Кронштадт. Я голову почесал. Даже не знал, что в Кронштад проехать можно. Спрашиваю у водителя, куда лучше. Он говорит, что в Кронштадт редко бывают экскурсии. А в Тихвин каждый день. Вот я и приехал, наобум, можно сказать». Он из Казахстана был, где в том числе родственники Иоанна Кронштадтского жили.
А что касается информации [об Иоанне], по поводу [пресловутой] фотографии царской семьи в рамочке из драгоценных камней. Это ведь не показатель имущественного статуса, это форма награды государственной, награда человеку, который не находится на государственной службе. А в учебники школьные попало, будто Иоанн с жиру бесился.
[Давайте к географии вернемся. За 19-ым кварталом Кронштадт заканчивается – или город вообще заканчивается КронВоротами? Или он продолжается до «Рифа»?]
Там загород, в одно слово. Там загородная зона. Там огороды.
[Эти огороды, грубо говоря, суть кронштадтские дачи? Или дачи все-таки на «Шанхае»?]
«Шанхай» — это «Шанхай». Понимаете, дача предполагает наличие строений, а там, на западной половине острова, низменно и затапливается, поэтому в постреволюционный период там практически не строились. Так, несколько домов жилых возле «Шанца», теперь одни фундаменты остались. Во время наводнений их затапливало ь по самое крыльцо.
[И что это за территории? Деревенские или городские?]
Выселки. Они городские на выселках. Поселения крохотные там были и в дореволюционный период, даже Иоанн Кронштадтский дачу организовывал на Рыбацкой косе, еще имелись заводики по переработке вторсырья, кирпичные заводики и так далее. Но когда пошел процесс индустриализации, укрупнения, город все втянул на себя. В период революции и депрессии послереволюционной было даже решение об уменьшении численности, физическом уменьшении численности жителей Кронштадта, потому что их нечем занять. Просто выселяли. Потом эти домики снова заселили, но все закончилось, когда начали строить 19-ый квАртал. В 1980-х исчезли поселения там, но огородики остались – две сотки, три сотки, у меня тоже есть там два кусочка. У коренные кронштадтцев должен быть огородик. А у наиболее состоятельных коренных кронштадтцев должна быть дача где-нибудь в районе Ижоры. У моей прабабки была, но ей пришлось продать дачу после смерти мужа, чтобы семью прокормить.
[Как она добиралась до дачи? Тогда же не было дамбы?]
На паромчике, на теплоходике. Для нас это было нормой. Над Кронштадтом туман, и вечно то опаздываешь, то не успеваешь. Это было целое путешествие. Понимаете, такова одна из особенностей нашего поколения; у моих внуков этого уже нет, потому что они выросли, когда уже построили дамбу. А для тех, кто вырос до дамбы, закрепилось, что поездка в Питер – это событие, ведь она занимала целый день. Мы не могли задержаться на вечерний спектакль, потому что не успевали вернуться домой. Только дневные. Последний паром – в 22.30. Чтобы успеть, нужно было уходить в середине второго акта.
У нынешних уже нет этой ментальности, будто мы здесь на подводной лодке. Это, конечно, тоже откладывает свой отпечаток [на город], потому что одна из больших проблем в развитии Кронштадта, его будущего – это сохранившаяся ментальность многих людей, которые привыкли к жизни в замкнутом пространстве, где что-то происходит для них как потребителей. Праздник – чтобы мы повеселились. А жизнь культурного центра, наоборот, предполагает, что местные жители принимают гостей. Пока до понимания далеко, на всех уровнях – и на уровне, скажем так, жителей, и на уровне органов власти. Бесконечно приходится говорить: вот, начинается летний сезон – почему на Советской в парке нет скамеек? Нет урн, нет розничной торговли, даже уборщиков нет. Две точки открыли – и что, достаточно? Для жителей, может быть, даже с избытком. А для гостей? Жители ворчат, потому что привыкли жить для себя. Для меня до сих пор поездка в Питер – это событие. А для моих внуков – ничего особенного, сел на автобус и поехал. А я, видимо, с этим ощущением и уйду, что надо морально подготовиться, чтобы поехать в Питер.
[Раз уж эта тема возникла, не могу ни спросить: Кронштадт – это Петербург?]
Для меня – да. Со школьных времен это мой любимый город, мой родной город. Я всегда видела его красоту, красоту этих фасадов, линий и лепнины. Меня всегда возмущало, я считала себя оскорбленной словами, будто Кронштадтский мятеж – это плод агитации среди неграмотных крестьян. Мой город строили Казаков и Штакеншнейдер, Захаров и другие. Государь Петр Великий здесь провел больше времени, чем в Санкт-Петербурге, и ты понимаешь, что мы – просто аванпост, авангард столичного города Санкт-Петербург. Поэтому здесь не могло трусов на балконе, поэтому здесь были коммунальные прачечная и сушилка, поэтому здесь по линеечке подстриженные деревья, поэтому здесь ходят строем. Это лицо столичного города. Конечно, над городом Кронштадтом был проведен жестокий социальный эксперимент. После событий 1921 года отсюда были практически выселены местные. По спискам приходов первыми после революции закрылись протестантские храмы, католические храмы, татарская мечеть, еврейская синагога закрылась, потом уехали дворяне, и дальше покатилось. Моя мама родилась здесь, а ее мама, бабушка моя, приехала к своему брату, который прибыл сюда по комсомольскому призыву. Такие, как он, приезжали отовсюду. Потом новая волна, у нас ведь мели метлой в ходе всех дел, которые затевались: и «медицинское дело», и «ленинградское дело», и прочие. Но все мои одноклассники гордились тем, что мы, Кронштадт, — это часть Санкт-Петербурга, только островная. В силу определенной политической ситуации нас закрыли как драгоценную часть, что позволяло нам сохраниться без изменений. Спросите любого моего одноклассника – он скажет, что это часть Питера. Мы Питер – но мы Кронштадт. Это особая часть Питера.
[Чего лично вам хотелось бы для города в относительно ближайшей и более далекой перспективе?]
Есть несколько, скажем так, пожеланий. К сожалению, не все они исполнимы. Пожелание первое – хотелось бы меньше временных людей в руководстве города. У нас через год меняется руководитель, приезжает новая команда с новыми планами. Хотелось бы больше профессионализма в управлении городом, чтобы все-таки проводилась какая-то последовательная и методичная линия управления. Тем более, что мы хотим развивать город, который когда-то был портом, а потом стал депрессивным. Сейчас он раскрывается, его хотят снова оживить и вовлечь, не просто сделать спальным районом, но для этого нужно очень многое менять. Прежде всего в ментальности. Хотелось бы и большего внимания к горожанам. Чтобы нас привлекали к проектам памятников. Дайте людям прочитать описания, обменяться мнениями, дайте обществу проявить общее отношение, а уже после того давайте ставить памятники с соблюдением действующего законодательства. Если коротко, для города я хочу процветания и благоденствия, а всем желаю разумности.